Неточные совпадения
— «
Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной
жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Самые правые русские славянофилы и самые левые русские народники (к ним за редкими исключениями нужно причислить по душевному складу и русских социал-демократов, непохожих на своих
западных товарищей) одинаково восстают против «отвлеченной мысли» и требуют мысли нравственной и спасающей, имеющей существенное практическое применение к
жизни.
Енотовидная собака обитает почти по всему Уссурийскому краю, преимущественно же в
западной и южной его частях, и держится главным образом по долинам около рек. Животное это трусливое, ведущее большей частью ночной образ
жизни, и весьма прожорливое. Его можно назвать всеядным; оно не отказывается от растительной пищи, но любимое лакомство его составляют рыбы и мыши. Если летом корма было достаточно, то зимой енотовидная собака погружается в спячку.
В Германии Чаадаев сблизился с Шеллингом; это знакомство, вероятно, много способствовало, чтоб навести его на мистическую философию. Она у него развилась в революционный католицизм, которому он остался верен на всю
жизнь. В своем «Письме» он половину бедствий России относит на счет греческой церкви, на счет ее отторжения от всеобъемлющего
западного единства.
Распущенность ли наша, недостаток ли нравственной оседлости, определенной деятельности, юность ли в деле образования, аристократизм ли воспитания, но мы в
жизни, с одной стороны, больше художники, с другой — гораздо проще
западных людей, не имеем их специальности, но зато многостороннее их. Развитые личности у нас редко встречаются, но они пышно, разметисто развиты, без шпалер и заборов. Совсем не так на Западе.
Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России
западными предрассудками, для Запада — русскими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной
жизни, в чувственных наслаждениях и в нестерпимом эгоизме.
В этом обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой европейской
жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция
западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Помирятся ли эти трое, померившись, сокрушат ли друг друга; разложится ли Россия на части, или обессиленная Европа впадет в византийский маразм; подадут ли они друг другу руку, обновленные на новую
жизнь и дружный шаг вперед, или будут резаться без конца, — одна вещь узнана нами и не искоренится из сознания грядущих поколений, это — то, что разумное и свободное развитие русского народного быта совпадает с стремлениями
западного социализма.
Такова общая атмосфера европейской
жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где современное
западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее, то есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с миром.
Я высказывал мысль (в 22 году), что
западные государства должны формально признать советскую власть, что таким образом прекратится изоляция советской России и она будет внедрена в мировую
жизнь, что может смягчить самые дурные стороны большевизма.
Классицизм, объективизм, вражда к эмоциональной
жизни, организованность и порядок, подчинение человека авторитарным началам вдохновляло intellectuels
Западной Европы.
Западным же людям свойствен объективирующий интеллектуализм, который очень охраняет от вторжений в чужую
жизнь.
Поэтому русская душевная
жизнь более выражена, и выражена в своих крайних элементах, чем душевная
жизнь западного человека, более закрытая и придавленная нормами цивилизации.
Я вполне вошел в
жизнь Запада, в мировую ширь лишь в Париже, и у меня началось интенсивное общение с
западными кругами.
И я действительно менее других русских чувствовал себя иностранцем в
Западной Европе, более других участвовал в
жизни самого Запада.
Есть какая-то индетерминированность в
жизни русского человека, которая малопонятна более рационально детерминированной
жизни западного человека.
Они смешивали свой идеал лучшего для России строя
жизни с современной им
Западной Европой, которая отнюдь не походила на идеальное состояние.
Взаимное восполнение восточных и
западных начал, любовное слияние в единой правде должно привести к более высокому, вселенскому типу религиозной
жизни.
Местечко, где мы жили, называлось Княжье-Вено, или, проще, Княж-городок. Оно принадлежало одному захудалому, но гордому польскому роду и представляло все типические черты любого из мелких городов Юго-западного края, где, среди тихо струящейся
жизни тяжелого труда и мелко-суетливого еврейского гешефта, доживают свои печальные дни жалкие останки гордого панского величия.
Это люди совсем свежие, не имеющие ни одного из предрассудков, которые обременяют
жизнь западного человека.
И вот — углубился я в чтение; целыми днями читал. Трудно мне и досадно: книги со мной не спорят, они просто знать меня не хотят. Одна книга — замучила: говорилось в ней о развитии мира и человеческой
жизни, — против библии было написано. Всё очень просто, понятно и необходимо, но нет мне места в этой простоте, встаёт вокруг меня ряд разных сил, а я среди них — как мышь в
западне. Читал я её раза два; читаю и молчу, желая сам найти в ней прореху, через которую мог бы я вылезти на свободу. Но не нахожу.
Тут интерес был еще ближе к
жизни, нежели в
западной Руси во время унии; обращение к народу еще необходимее, чем там.
— Отчего же у немцев, — заметил третий, вовсе не стриженный, — семейная
жизнь сохранилась, я полагаю, не хуже, нежели у нас, и это нисколько не мешает появлению хороших актрис? Да потом я и в главном не согласен с вами: не знаю, что делается около очага у
западных славян, а мы, русские, право, перестаем быть такими патриархами, какими вы нас представляете.
Каждый раз, когда
Западная Европа, утомленная непрерывным строительством новых форм
жизни, переживает годы усталости, — она черпает реакционные идеи и настроения от Востока. «С Востока свет!»
„Ум дряхлого Востока“ наиболее тяжко и убийственно действует в нашей русской
жизни; его влияние на русскую психику неизмеримо более глубоко, чем на психику людей
Западной Европы.
«Насколько, — говорит тот же автор, — идея общины природна русскому народу и осуществляется во всех проявлениях его
жизни, настолько противен его нравам корпорационный муниципальный дух, воплотившийся в
западном мещанстве» (Тегоборский «О производительных силах России», т. 1).
Было время, когда наши предки, мощной рукой Петра Великого выдвинутые из московского застоя в
жизнь западную, быстро ее усвоили, не разбирая дурного от хорошего, пригодного русскому человеку от непригодного.
За годы
жизни в
Западной Европе Плеханов стал совсем
западным человеком, очень рационалистического склада, довольно культурным, хотя и не высокого типа культуры, революционером более книжным, чем практическим.
Не прошло и получаса, как она весело болтала с ним, с радостным любопытством слушала его рассказы о петербургской и заграничной
жизни, описания Парижа, Рима, Венеции и других замечательных городов и местечек
Западной Европы.
Царапкин в кучке девчат яро доказывал свою правоту: всякий рабочий имеет право на культурную
жизнь; это позор и насилие — не позволять рабочему-пролетарию жить в советской стране так, как уже давно живут пролетарии даже в капиталистических странах — в
Западной Европе и Америке.
Ему еще при
жизни своей хотелось весь противный ему старинный русский быт заменить бытом народов
западных, столь полюбившихся ему сперва на Москве, в Немецкой слободе, где пировал он с Лефортом и девицами Моне, а потом за границей, где в то время господствовал полный абсолютизм.
Несколько веков ученые люди
западной малой части большого материка находились в повальном сумасшествии, воображая, что им принадлежит вечная блаженная
жизнь, и занимались всякого рода элукубрациями о том, как, по каким законам наступит для них эта
жизнь, сами же ничего не делали и не думали никогда ничего о том, как сделать эту свою
жизнь лучше.